На войне. В плену (сборник) - Александр Успенский

В это же время прислано было одному офицеру из России стихотворение (ходившее на фронте по рукам) под заглавием:

Молитва офицеров русской армии

Христос Всеблагий, Бесконечный,Услыши молитву мою,Услыши меня, мой Заступник Предвечный:Пошли мне погибель в бою!

Смертельную пулю пошли мне навстречу,Ведь благость безмерна Твоя!Скорее пошли мне кровавую сечу,Чтоб в ней успокоился я.

На родину нашу нам нету дороги.Народ наш на нас же восстал,Для нас он воздвиг погребальные дрогиИ грязью нас всех закидал!

Три года мы тяжко, безмерно страдали,Заветы России храня,Мы бились с врагами, и мы не считалиЧасами «рабочего дня»!

В глубоких могилах, без счета и меры,В своих и враждебных краяхСном вечным уснули бойцы-офицеры,Погибшие в славных боях!

Но мало того показалось народу…И вот, чтоб прибавить могил,Он, нашей же кровью купивший свободу,Своих офицеров убил!

Правительство – юные люди науки,И много сословий и лиц,Пожали убийцам кровавые руки,Прославили наших убийц!

В Москве лишь тому не нашлося примера…Святая Москва наших днейНе пролила крови своих офицеровМогучей десницей своей.

Молися за нас, столица святая,Молися о нашей судьбе,Тебя не увидим мы больше, родная.Никто не вернется к тебе!

Товарищи наши, в боях погибаяБез меры, числа и конца,Нам все завещали одно, умирая:Войну довести до конца,

А ныне толкуют уже в ПетроградеО том, чтобы мир заключить,Чтоб ради покоя и золота радиРоссию навек погубить!

А скоро, наверно, придут и идеиВильгельма «Великим» назвать,Пред ним преклонить покоренные выиИ прах его ног целовать…

Скорей же в окопы, друзья-офицеры,Не будем мы этого ждать!Скорей подадим мы солдатам примеры,Как надо в бою умирать!

Не надо искать нам далеких примеров:России надежный оплот,Лишившись убитых своих офицеров,Балтийский бездействует флот…

Наветом враждебным и злобой без мерыНарод с нас погоны сорвал,И знанье святое бойца-офицераВ вонючую грязь затоптал…

Спешите ж в окопы, товарищи братья,Семьей офицерской своей!Нам смерть широко открывает объятияИ мы успокоимся в ней!

Пока здесь грохочет гроза боевая,Мы все на местах, никуда не уйдем,И край наш родимый от немцев спасая,За родину нашу умрем!

Когда же Предвечного волею БогаПройдут дни великой войны,Тяжелая ляжет пред нами дорога –Увидим тяжелые сны.

Когда по окопам от края до края«Отбоя» сигнал прозвучит,Сойдется семья офицеров роднаяПоследнее дело свершить.

Тогда мы оружье свое боевое,Награды, что взяли в бою,Глубоко зароем под хладной землею…

Промчатся столетья, пройдут поколенья,Минуют тяжелые дни –И станут народы читать без волненьяИсторию страшной войны.

Но в ней сохранится так много примеров,Как русский народ воевал,И как он своих же бойцов-офицеровЖестокой рукой убивал!

Какой кошмар!!! Кто бы мог думать, что русские офицеры за все свои подвиги и страдания на войне получат такую награду!

Скоро настроение наше в плену ухудшилось еще и потому, что с приходом к власти большевиков правильное почтовое сообщение Германии с Россией было нарушено. Корреспонденция пропадала или приходила с большим опозданием. Письмо от 9.VII.1917 года В. Н. Урванцевой оказалось последним; через комитеты международного Красного Креста я наводил о ней справки, писал и в Лукоянов, и в Петроград, но ответа не получал. Быть может, политические события захлестнули и ее в свой водоворот.

В это же время Е. К. Горянский, мой сожитель по комнате, получил из Киева от своего сына письмо с описанием, как «мать русских городов» с страшными боями переходила из рук в руки: к большевикам, к украинцам, к петлюровцам, к немцам и т. д. По образцу Киева и вся Русь в это время была в огне гражданской войны.

После заключения Брест-Литовского мира начался обмен пленными. Первый уехал из нашего лагеря полковник Барыбин, как больной, интернированный в Данию – ему предстояла тяжелая операция. С грустью проводили мы всеми уважаемого героя. Из Дании он прислал мне два письма, полные горечи и сарказма по поводу кровавой вакханалии в России.

Стоял июль месяц. Равнодушная к человеческому горю природа сияла своей красотой. В своей тоске я стремился к одиночеству и гулял один, любуясь необыкновенно красивыми окрестностями Гнаденфрея с живописными рощами на холмах и белыми лентами шоссе, обсаженных фруктовыми деревьями. Уже поспели черешни, и на перекрестках дорог их дешево продавали немецкие женщины. Целые поля необыкновенно красивого лилового вереска ласкали взор. По вечерам, в тихом свете заката, виднелись бредущие с полей стада. Я гулял до изнеможения, чтобы возможно позднее возвращаться в лагерь.

Однажды на прогулке я по обыкновению зашел в виллу, где жила симпатичная польская онемеченная семья, состоявшая из одних женщин (все мужчины были на фронте). Две пожилые дамы и две молодые девушки, все в трауре, всегда любезно меня встречали и не только охотно продавали кое-что из продуктов, но и часто беседовали со мной на ломаном польском языке.

В этот день они, все четверо, вышли ко мне навстречу, заметно встревоженные. Одна из них, держа польскую газету в руках, сообщила, что в Сибири зверски убит большевиками русский царь и вся его семья. Я был потрясен этим известием. Опять являлся жгучий до боли вопрос: «За что?.. За что распята на кресте и вся Россия?!»

Старшая дама взволнованно говорила: «О, Бог не простит этого нашему кайзеру! Ведь он вполне мог спасти своего родственника, большевики так боятся немцев, и почему кайзер этого не сделал?! Бог его накажет за это!» Печальный, вернулся я в лагерь.

Страшная весть уже известна была из газет в лагере, и по поводу убийства русского царя большевиками шли нескончаемые разговоры; даже наши лагерные «большевики», и те были возмущены этим зверским убийством уже отрекшегося от престола Государя и его семьи.

XIII. Ликвидация церковного имущества

Начало обмена военнопленными. Я – в списке освобождаемых. Мои проводы. Мысли о плене.

Ввиду заключения Брестского мира и скорого, как уверяли нас немцы, обмена пленными, я обратился к старшему в лагере с вопросом о будущей ликвидации церковного имущества. Назначено было общее собрание всех православных офицеров под председательством лейб-гвардии Кексгольмского полка полковника Чашинского. На этом собрании единогласно постановлено было: все имущество церкви военнопленных в Гнаденфрее при отъезде из Германии передать в ведение священника отца Назария Гарбузова для отвоза в одну из бедных церквей, пострадавших от войны, на юге России. Укупорку церковного имущества принял на себя есаул Н. М. Семенов (главный строитель церкви).

В конце июля (не помню дня), когда я возвращался с прогулки и входил в наш замок, меня встретил переводчик г-н Норбрух и поздравил меня с возвращением из плена домой. Оказывается, из главного управления военнопленных прислан был список офицеров, отправляемых в первую очередь из плена домой, и в этом списке числился и я.

Итак, наступил наконец тот день, о котором в плену я так мучительно и долго мечтал!

День, принесший радость свободы и возвращения на родину…

Но к смутному чувству радости освобождения от плена слишком сильно и больно примешивалось чувство горечи и обиды за все то, что творилось там, в России, куда я должен ехать, и чувство мрачного недоумения и тяжелого предчувствия: что нас, защитников родины, ждет там?! «Молитва офицеров русской армии», как «memento mori», не выходила у меня из головы…

И все-таки, несмотря на последнее письмо жены, я решил ехать сначала в Москву (чтобы скорей встретиться с семьей), а не в Вильну. Я рассуждал: чего жена боится? что мне может сделать новое правительство России? За что оно меня будет преследовать? Видит Бог, я честно выполнил свой долг перед Родиной, не жалея себя и своих сил на войне. Хотя я два раза был в боях контужен и, голодая в плену, нажил малокровие, но все-таки, возвращаясь из Германии, еще могу принести пользу Родине своим боевым опытом, знаниями офицера, как учителя и воспитателя солдат, и т. д.

А с другой стороны, в моем сознании вставали картины оскорбления офицеров, срывания с них погон, расстрелов и убийств без суда, о чем писали мне жена и знакомые. За что?! За что?! Я перечитывал «молитву офицеров», волновался, в душе обвиняя развратителей русской армии и народа, я не находил себе места…